Книга Окно в доме напротив - Кирилл Берендеев

Кого она пыталась утешить – меня или себя? Или нас обоих? Потерявших друг друга и теперь растерянных нежданной встречей.

– Не знаю, почему так долго, – снова заговорила, едва слышно.

– Ты одна здесь столько?

– Наверное, нет… да я и не обращала внимания. Знаешь, а ведь мне всего одной бумажки не хватает, чтобы пройти туда, – она кивнула на световую портьеру. – То одной, то другой. Как нарочно. Сперва вроде бы собирались пускать, а потом выяснилось, не заполнена форма А-51. Пока я заполняла, устарела другая, потребовалась справка, еще одна, – она наклонила голову, и резко отбросила пряди волос со лба. Как прежде. – Я думала, все это случайно. Ведь многие проходят быстро, только формуляр подписать.

– Как мои приятели.

– Я видела. Но мне казалось, нет. Я вдруг поняла… – и тут же, не давая мне согласится: – Расскажи, как это случилось со мной.

Три года назад.

Мы сошлись через несколько лет после окончания института: я работал в типографии, она занималась фитодизайном, украшала цветами постылое офисное пространство. Наши пути снова пересеклись, мы решили, что это судьба. Два года не сомневались в правоте принятого решения, детей, правда, не нажили, но рассчитывали в самое ближайшее время, только поднимемся – и тогда сразу же. А тем временем, завели кота-мурлыку и украсили комнаты плющом, традесканциями, папоротником, душистой геранью – в ее руках и она цвела, бледно-розовыми нежными цветками. Так напоминавшими мне ее губы.

Два года пролетели как сон. И еще полгода, как похмелье. Что-то надломилось, надтреснуло, мы старательно пытались сперва не замечать его, потом так же усердно тщились склеить, до хрипоты, до ссоры. Марина стала уходить на денек-другой к маме, чем дальше, тем дольше, но всякий раз возвращалась: не могла вынести разлуки, как не мог расстаться с мыслями о ней и я. И в часы возвращения мы, жадно приникая друг к другу, осыпая тела поцелуями, клялись и обещали, давали зарок и объясняли что-то очевидное, что в прежний раз не могли понять, и только теперь стали постигать. Наверное, этот период и стал началом настоящей семейной жизни, когда любовь отошла на второй план, а на первый вылезли те, тщательно скрываемые разногласия, которые мы не замечали прежние два года. Мы старались жить сообща, получалось не очень, но мы и вправду силились. Хоть временами нас и переклинивало очень здорово.

Как, например, когда она в очередной раз поехала к маме, уже ничего не обещая. Неделя проходила за неделей, она не желала возвращаться. Мы устало переругивались по телефону, часами извиняясь, но неизменно оставаясь при своих. Наконец отчаяние взяло верх, я отгородился от мыслей стеной, я возвел против нее немыслимые преграды, я…

Потом позвонила ее мама и сказала, что мои труды не понадобятся. И все возводимые внутри себя укрепления, башни и запоры в тот момент распались в пыль одним коротким словом. Мертва.

Даже не больно. Казалось, весна, медленно стекавшая в лето, не кончится, что я потеряюсь среди однообразного марева дней, и это хорошо, я обрету долгожданный покой, как и та, которую зачем-то изгнал из своих мыслей, которой старался доказать недоказуемое и убедить в чем-то, о чем не хотелось даже вспоминать, но что еженощно по капле размеренно стучалось в череп, вроде бы надежно укрытый простыней.

Сейчас кажется странным, что я смог протянуть так долго один.

– Родной, – она коснулась щеки ладонью, пытаясь перечувствовать со мной мою потерю. В другой бы раз я ответил совсем иначе. Но я только взял ее в свою, поцеловал. Мы сидели, глядя друг другу в глаза.

– Мариша моя, – ответил я, неловко обнимая Марину. Она прижалась, привлекла меня к себе. Потом выпрямилась. Верно, почуяв то же, что и я – ничего. И перевела разговор на другое:

– Покажи свою форму. А-22, мне тоже давали такую в самом начале, давай, – вдруг она растерялась, и этим как-то отстранилась на миг, – давай я помогу заполнить.

Мы споро покончили с заполнением, я механически взглянул на часы, по-прежнему двадцать десятого. И теперь уж непонятно, утра или вечера. Мое любимое время – от двадцати десятого до без двадцати десять. Утром в выходные я, позавтракав, предавался неге предстоящего дня, вечером в будни просто заваливался перед телевизором; некогда это происходило вместе с той, что сейчас накрывает мою руку своей. Услышав о времени, Марина сказала, что видит свое, половина второго дня – на работе перерыв, в выходные – ты со своей неугомонной жаждой. Она вспоминала мою страсть с тихой улыбкой, в которой я не замечал ничего прежнего. Ни изначального желания, ни поздней усмешки.

Она предположила, что теперь мне выдадут схожий с ней комплект документов, но вышло иначе. Когда мы подошли к стойке, девушка выдала пропуск на второй этаж, только сейчас я заметил его. Или он только сейчас, по мере необходимости, появился – широкий балкон, нависавший над сияющим занавесом, куда я поднялся за бланками, которые надо заполнять на месте. Я еще несколько раз ходил туда – в безвременьи трудно отмечать, как часто или редко – Марина сказала, что это, верно, хорошо, что меня требуют туда, где она не только никогда не была, но и не может увидеть – значит, дело кончится быстро. А ведь у нее по-прежнему всего один документ. На этот раз просроченная форма сорок, не понимаю, как без времени можно определить, что документ надо переделывать. Наверное, он все же связан с внешним миром, ведь вопросы, на которые мы должны отвечать, касались не только нас, но и тех и того, кого и что мы оставили в прежнем. Давно или недавно ушедшем. Для каждого по-разному, даже внешнее время здесь текло неравномерно. Марина высчитала, что для нее проходят дни между каждой новой бумажкой в бесконечной бухгалтерии, у меня же часы. И то, что мы оставались вместе, не расходясь друг от друга, очевидно, возможно было лишь в зале ожидания. О сути которого я не раз спрашивал соседей по залу, даже администрацию, если так можно было говорить о старшей за стойкой, но так и не смог получить внятный ответ. Каждому виделось свое, и для каждого процедура приема, именно так называлось создание досье, оказывалась своя, даже представление о ней разнилось кардинально, что у заполнявших бланки, что у подававших их. И для каждого оказывался намечен свой срок, не известный никому другому. Даже серым плащам, что приводили новых посетителей и провожали к занавесу подготовленных.

Но и они, собиратели душ, не решались коснуться ниспадавшего света, закрывавшего путь – наверх или вниз, вдаль или вблизь – кто знает? Я хотел попробовать сам, но Марина отговорила, а вдруг это вычтется мне как-то. Тем более, мы видели, как торопыги пытаются преодолеть барьер, кажущийся лишь потоком фотонов, но встречавший их нерушимой твердью. Обычно это были нетерпеливые подростки, детей здесь нет, никого моложе пятнадцати. Вероятно, им уготован иной зал ожидания.

Когда я вернулся в очередной раз со второго этажа, Марина спешно заполняла маленький бланк, всего-то проставила ФИО и расписалась. Меня встретила улыбкой.

– Сказали, еще недолго. Первый раз это слышу. Знаешь, я подумала, как хорошо, что не успела все заполнить до твоего появления. Значит, теперь мы сможем оформить свои последние бумаги – а тут говорят, когда она последняя, и когда дело закрывается, что нас пропустят одновременно. Ведь вместе пропускают, ты видел. И тогда мы, и там сможем, как здесь. Как раньше… – она запнулась, пристально смотря на меня, я немедля кивнул.